Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

– Ты уходишь?! – испугалась Клод.

– Пора и мне помочь вам, хоть чем-то, – вздохнул монах. – Пойду к его светлости, герцогу Карлу. Может, удостоит меня аудиенции и позволит рассказать о Деве и о том, как в неё здесь поверили…

– Не надо! Не уходи! После Рождества мы снова пойдём к господину де Бодрикуру, и в этот раз всё получится.

– Нет… Когда ещё такая оказия представится… Пойду.

Отец Мигель печально улыбнулся девушкам, перекрестил их и поклонился господину Лассару. Потом поспешил за удаляющимся обозом, удивляя самого себя тем раздражением, которое вызывали в нём воспоминания о лежащем в сумке письме от герцогини Анжуйской с предписанием немедленно отправляться в Нанси, к герцогу Карлу, куда, совсем недавно, приехал её сын Рене.

Франция. Орлеан

В самом начале октября взбешённый невнятной полуудачей на границе Шампани и Лотарингии герцог Бэдфордский двинул армию на Орлеан.

Вёл её Томас Монтаскьют, до сих пор не утоливший свою жажду мести. К поражению под Боже добавилась неудача под Монтаржи, когда Жан Бастард вместе с Ла Иром в сентябре двадцать седьмого года ловко и быстро отбил его отряды от стен города, так и не позволив заключить Монтаржи в кольцо осады. Теперь четвертому графу Солсбери предоставлялась возможность взять реванш. И он шёл на Орлеан обстоятельно, зло, учитывая все прошлые ошибки.

Ещё в июле двадцать восьмого года Монтаскьют постарался захватить район Бос-Анжервиль, чтобы полностью блокировать северные подходы к городу. Так что к октябрю уже пали Тури, Жанвиль, Пате и Артэне, и оставалось только захватить Оливэ, чтобы ни у кого больше не возникало сомнений – граф Солсбери нацелился на Орлеан.

К Оливэ он отправил Джона Поула, которого французы прозвали Пуль, то есть, Курица. И несчастный Оливэ, больше похожий на деревню, сполна расплатился за обидное прозвище.

– Курица склевала последнее зерно! – доложил Поул Монтаскьюту.

И граф, косо усмехнувшись, велел приготовить всё для строительства бастид.

Орлеан, имеющий несчастье быть стратегически важным, представлял собой, скорее город-мост через Луару, соединявший северную Францию с южной. Через остров Сен-Антуан – а островов в этой части реки было множество – в город вёл девятнадцатипролётный настоящий мост, на южном конце которого были возведены две башни укрепления Ле-Турель. Достаточно было захватить эти укрепления и доступ к мосту блокировался для тех, кто хотел войти в город с левого берега реки. Но для владеющих Ле-Турелем открывалась прямая дорога к укреплённым воротам на острове Сен-Антуан, где рядом стояла также церковь и небольшой монастырь августинцев…

К несчастью для Орлеана, этими укреплениями пришлось пожертвовать. Горожане оставили их, даже не пытаясь защищать. Но, чтобы англичане не могли пройти дальше Ле-Турели, они разрушили один из пролетов моста, а так же и церковь, и монастырь, и все постройки в предместье Портро на левом берегу.

Делом это было вполне привычным. С тех первых времен, когда начались стычки между англичанами и французами, Орлеан всегда оказывался там, где «ломались копья». И всегда был готов к осаде… Точнее, его жители, не в пример всем другим, слишком хорошо знали, что нужно делать в случае опасности. Так что, едва «Курица склевала последнее зерно», начались добровольные и жизненно необходимые погромы в окрестностях.

Древняя, как сама Франция, церковь Сент-Эньян, куда, вступая в должность, ходили на поклон все орлеанские епископы, уже разрушалась однажды в предыдущем веке и тогда же при Шарле Мудром начала отстраиваться вновь. Но теперь, когда надвигалась осада, уже было не до мирного строительства! Теперь выложенные на старом фундаменте новые стены снова безжалостно снесли, не оставляя врагу ни единого целого угла, и, заодно, сравняли с землей близлежащее аббатство святого Бенедикта.

Время орлеанцы потратили только на добротные деревянные постройки, которые сами же монахи-бенедектинцы, подоткнув рясы, аккуратно разобрали на бревна. В городе теперь много придётся строить. И первое, самое главное – одиннадцать мельниц, взамен водяных, которые, ради строительства бастид, были разобраны Монтаскьютом на подступах к Орлеану. Новые, городские мельницы, придётся приводить в движение с помощью лошадей, и всё бы ничего, но, не приведи, Господи, начнётся полноценная осада. Тогда под нож пойдут и эти лошади, и даже те ремни, которыми крепятся к оглоблям их многострадальные шеи. Орлеанцы уже наслышаны о том, как открывали свои ворота города, вынужденные, в дни осады от голода съесть всякую живность и растительность. И повторения такой участи совсем не желали. Даже, несмотря на то, что вот уже двадцать лет жили в состоянии постоянной боевой готовности, и выросло целое поколение, не питающее никаких иллюзий относительно того, что их участь может быть лучшей…

Монтаскьют же, напротив, намерен был провести осаду по всем правилам и терпеливо, без особых потерь для себя, дождаться, когда изголодавшийся город падёт ему в руки. Его не смущали даже тихие разговоры о том, что в прежние времена, по всем рыцарским законам, в осаду не брались города, чьи сюзерены находились в плену. А Шарль Орлеанский, известие о смерти которого оказалось слишком преувеличенным, с пятнадцатого года имел сомнительную честь находиться в тюремных апартаментах лондонского Тауэра. И, хотя помещение, в котором его содержали, располагалось в том же крыле, где и покои, в которых коротали дни перед свадьбой будущие английские королевы, утешением это служить не могло. Всё-таки плен есть плен. Так что со стороны англичан осаждать столицу герцогства Орлеанского было, мягко говоря, не по правилам.

Но графа Солсбери это мало беспокоило.

– Мой великий король, – говорил он, имея в виду Монмута, – научил меня, как надо побеждать. Решительно и безо всяких сомнений! А те, кто намерен поминать при мне законы рыцарства, пускай обратятся к более древним временам Горациев, когда первый раз было сказано, что победителей не судят! Орлеан нам нужен, и потому я должен его взять! И судить меня вправе только Бог!

Поэтому очень скоро под стенами города были расставлены три большие бомбарды, которые предназначались больше для запугивания, нежели для причинения какого-либо вреда, и по направлениям ото всех городских ворот на главных дорогах выстроены добротные бастиды. Ими английский главнокомандующий был особенно доволен и каждой повелел дать звучные имена. Так на дороге на Блуа появилась бастида «Сен-Лоран», на Питивье – «Сен-Лу», а три бастиды на Шатозен и Париж получили имена столиц Англии, Франции и Нормандии – «Париж», «Лондон» и «Руан».

– Вот так я вижу будущую империю, – сказал Солсбери, инспектируя достройку «Руана», находившегося как раз посередине между «Парижем» и «Лондоном». – Всё добротно, ладно, всё служит единой цели… И везде хозяева мы – англичане!

С востока, со стороны бастиды «Сен-Лу» к городу подступили довольно вялые отряды бургундцев, которые великодушно позволили союзникам занять оставленный Ле-Турель, и осада началась.

Шинон

Мадам Иоланда пребывала в дурном настроении.

В виду явной опасности дофину со всем двором пришлось переехать в Шинон – мрачноватый замок на землях Анжу. Во времена короля Филиппа Красивого в Шинонском донжоне содержали великого магистра Моле – главу опального ордена тамплиеров и Шарль с явным неудовольствием бродил теперь по галереям и залам замка, уверяя, что всё здесь его угнетает.

– Вы не Капетинг, Шарль. Вы – Валуа, и проклятие магистра Моле вас не коснётся, – говорила мадам Иоланда, стараясь терпеливо сносить капризы зятя.

Но Шарль только дулся, делался всё мрачнее и мрачнее, и за каждым углом готов был встретить призрак сожжённого тамплиера, который возвестит, что последний французский король уже «взвешен, измерен» и сброшен со счетов…

За последние годы характер дофина заметно ухудшился. Единственный отблеск радости, который видели на его лице, вызвало поражение английских войск под Монтаржи. Но с тех пор прошло уже почти два года без каких-либо заметных успехов. Разве что Вокулёр так и не сдался, но это была такая малость! Зато в целом стало только хуже.

Не порадовало Шарля и недавнее появление на свет его дочери, которую назвали Катрин. Он лишь постоял с безучастным видом в спальне измученной родами супруги, глядя на суетливо машущее кулачками существо. Потом поцеловал её в лоб, скорее по обязанности, нежели по душевному порыву, и вышел, на ходу потрепав волосы на голове пятилетнего сына Луи, которого фрейлины привели взглянуть на сестру.

– Что с вами происходит, Шарль?! – сурово спросила мадам Иоланда, догнав зятя в его покоях. – Вы – король Франции, и первым должны воодушевлять своих подданных. А вас не хватает даже на собственную семью!